Любовь, сексуальность и матриархат: о гендере - Эрих Зелигманн Фромм
Мощь этой базовой ненависти является одной из величайших проблем нашей культуры. В начале статьи мы продемонстрировали, что кальвинизм и протестантизм изображали человека в сущности своей дурным и презренным созданием. Чрезвычайно горяча была ненависть Лютера к бунтовавшим крестьянам.
Макс Вебер подчеркивает недоверие и враждебность к окружающим, которые пронизывают пуританскую литературу, изобилующую предостережениями против всякой уверенности в помощи и дружелюбии ближнего. Бакстер[80] советует относиться с глубоким недоверием даже к самому близкому другу. Т. Адамс[81] заявляет: «Он (знающий истину) понимает… что деньги делают человека богаче, но не добродетельнее, и поэтому предпочитает спокойный сон и чистую совесть тугой мошне… Он не стремится иметь больше того, что можно честно заработать… Понимающий человек» разбирается в чужих делах, но лучше всего в своих собственных. Он ограничивается своими делами и не сует попусту свою руку в огонь… Он видит лживость мира и поэтому полагается лишь на себя, а на других лишь настолько, чтобы они не нанесли ему ущерб своим разочарованием» («Труды пуританских богословов», цит. по: Weber 1930, стр. 222[82]).
Гоббс полагал, что человек по природе своей – хищное животное, полное враждебности, готовое убивать и грабить. Только путем общего согласия, подчинения власти государства можно установить мир и порядок. Кант в своем мнении о природе человека не слишком отличается от Гоббса – он тоже считает, что в природе человека заложена фундаментальная склонность ко злу. Среди психологов нередко встречается предположение, что хроническая ненависть составляет неотъемлемую часть человеческой природы. Уильям Джеймс считал ее настолько сильной, что принимал за данность утверждение, что все мы испытываем естественное отвращение к физическому контакту с другими людьми (ср. James 1893, особенно том 2, стр. 348). Фрейд в рамках своей теории о влечении к смерти предположил, что по биологическим причинам необоримая сила побуждает нас уничтожать либо других, либо самих себя.
Пусть некоторые философы эпохи Просвещения считали, что человек по природе своей добр и что неприязнь является продуктом условий, в которых он живет, но предположение о враждебности как неотъемлемой части человеческой природы пронизывает идеи образцовых мыслителей Нового времени, от Лютера до наших дней. Нам не требуется обсуждать, обоснованно ли это предположение. Так или иначе, философы и психологи, которые его придерживались, были искусными наблюдателями человеческого характера в рамках собственной культуры, пусть они ошибочно полагали, что современный человек по сути своей – не продукт истории, а именно то, чем создала его природа.
Хотя передовые мыслители ясно видели, сколь сильна неприязнь в современном человеке, популярные идеологии и убеждения масс склонны игнорировать это явление. Лишь относительно небольшое число людей отдает себе отчет в своей фундаментальной нелюбви к окружающим. Многие ощущают лишь, что другие им малоинтересны и не вызывают особенных чувств. Большинство совершенно не осознает интенсивности хронической ненависти как в себе, так и в других. Они знают и твердо заучили, что должны чувствовать: люди должны нравиться, их следует считать приятными, если только они не совершили акта агрессии. Сама неразборчивость этого понятия «нравиться» выдает, насколько оно непрочно, или, скорее, насколько в его компенсаторной природе сквозит фундаментальный недостаток теплоты.
В то время как распространенность потаенного недоверия и нелюбви к другим известна многим наблюдателям нашей общественной жизни, нелюбовь к себе осознается далеко не столь четко. Однако эту ненависть к себе можно назвать редкой, только имея в виду случаи, когда люди абсолютно открыто ненавидят или не любят себя. Чаще всего нелюбовь к себе не проявляет себя явным образом. Одним из наиболее частых косвенных проявлений неприязни к себе выступает широко распространенное в нашей культуре ощущение собственной неполноценности. Сознательно такие люди не чувствуют, что не любят себя: они ощущают лишь, что в чем-то уступают другим, ощущают свою глупость, непривлекательность или какое-либо другое конкретное воплощение чувства неполноценности.
Безусловно, динамика ощущений неполноценности сложна, и существуют факторы, отличные от того, с которым мы имеем дело. Тем не менее, без этого фактора никогда не обходится, и нелюбовь к себе или, по крайней мере, отсутствие теплоты в отношении собственной личности присутствует всегда и является динамически важной особенностью.
Еще более тонкой формой нелюбви к себе оказывается склонность к постоянной самокритике. Ее приверженцы не чувствуют себя неполноценными, но стоит им сделать одну ошибку или обнаружить в себе нечто такое, чего быть не должно, как их самокритика становится абсолютно несоразмерной масштабам совершенной ошибки или замеченного недостатка. Им необходимо быть либо совершенными по собственным меркам, либо, по крайней мере, достаточно совершенными по меркам окружающих для того, чтобы заслуживать любви и одобрения. Если они чувствуют, что в их действиях нет изъянов, или если им удается завоевать одобрение других, на душе у них спокойно. Иначе их захватывает ранее подавлявшееся чувство неполноценности. Здесь снова одним из источников такой установки становится фундаментальный недостаток теплоты к себе. Это станет еще более очевидным, если мы сравним такое отношение к себе с соответствующей установкой по отношению к другим. Например, мужчина считает, что любит женщину, но стоит ей совершить какую-то ошибку, как ему кажется, что она никуда не годится, или его отношение к ней полностью зависит от того, критикуют или хвалят ее другие. Не может быть никаких сомнений в том, что на фундаментальном уровне он не чувствует к ней любви. Только человек, полный ненависти, хватается за любую возможность, чтобы раскритиковать другого, и не пропускает ни одной его оплошности.
Однако наиболее распространенным выражением недостатка приязни к самим себе является то, как люди с собой обращаются. Люди – сами себе надсмотрщики; не будучи рабами внешнего господина, они поселили господина внутри себя. Этот господин суров и жесток. Он не дает ни минуты покоя, запрещает наслаждаться чем угодно приятным, не позволяет делать то, что они хотят. Если они все же идут на поводу своих желаний, то делают это украдкой и расплачиваются ощущением запятнанной совести. Даже погоня за удовольствиями – такая же обязательная повинность, как работа. Она не спасает от беспрерывной суетливости, которой пропитана жизнь. По большей части они этого даже не осознают. Но бывают и исключения. К примеру, банкир Джеймс Стиллман, в расцвете сил обретший богатство, престиж и влияние, которых добиваются лишь немногие, говорил: «Я никогда в жизни не делал того, что хотел, и никогда не буду» (ср. Robeson 1927).
Роль «совести» как способа интернализации внешних авторитетов и носителя глубоко укоренившейся неприязни к самому себе
